Откровение Акулины Ивановны.
‘Какая я Романова? Отец голландский подданный на верфях, мать безграмотная иудейка Марта Скавронская. Родилась вне брака, с малых лет видела бесовские сборища, пьянство и жестокость царского двора.
С детства интересовалась Пресвятой Богородицей и духовника своего Фёдора Дубянского спрашивала: ‘Может ли Божия Матерь являться и говорить?’ ‘Нет, нет и нет’ – твердил словно попугай. А как же живая память в народе, множество образов? Разве не следствие явлений и чудотворений? А ежели является, то говорит и исцеляет.
Евангелионы богородиц
В народе чтили Живую Божию Матерь. Не различали между ее явлениями и проявлениями. Иной раз являлась и проявлялась (в избраннике) одновременно. Велики были ее явления на радуге, Белом корабле, Престоле славы, как нищенки, чудотворицы, целительницы от болезней, охвативших едва ли не полстраны… Являлась как Заступница в годину бедствий или войн, когда тысячи гибли от варварских нашествий, дьявольских пожарищ и эпидемий.
Сходила Царица, сходила Владычица
с небесных кругов.
Одаряла Царица, одаряла Владычица
добротою добрых миров.
Бесценны ее старческие наставления. В народе ходило множество евангелионов богородиц. Не Богородицы, а богородиц именно! Каждая из проявленных матенек божиих оставляла по себе книгу великих изречений – как следствие приобретенного и свыше положенного опыта общения с добрыми людьми. Евангелионы переписывали и полагали святыми книгами. Хранили как сокровища, передавали из рода в род. Книги мироточили, покрывались росою богородичных слез, исцеляли. Священники книги те ненавидели и публично сжигали на кострах.
Много натерпелась я, когда слышала как живую Пресвятую Богородицу эти страшилища во плоти предают анафеме. К одному подошла с укоризной: ‘Не стыдно вам, батюшка, святейшую святых Пресвятую Богородицу анафематствовать?’ Посмотрел в ответ ярым взором. Безумец. Злом одержимый. Много ли с него спросу? Простите их, Пресвятая Богородица и Христе Боже наш. Не ведают, что творят.
Не ведают-то не ведают, но многие еще как ведали! Сознательно исповедали ненависть к народному Христу и народной Богородице, поскольку противоречат принципам тысячелетне установленной традиции: каменный храм с позолоченными куполами, в центре – иерей как царь и бог, имеющий абсолютную власть судить, рядить, благословлять, проклинать. Но не от Бога вышнего, а от архиерея. А кто тому дал власть благословлять-проклинать то или иное великое-малое явление – бог весть.
Какого духа эти архиереи? Первые враги Бога Живого, Пресвятой Богородицы и христов, посылаемых от нее в мир! Насильники и судьи, ни один из них суда не избегнет. Кто из простонародья пал да согрешил – покается, исправится, не будет спроса. Бог милостив! А с этих спрос двойной. Угасить светильника – погрузить мир во тьму. Один помазанник, свыше просвещенный, может обратить полчеловечества, если не препятствуют черные монахи-инквизиторы.
Нужна не светская власть, а старцы во главе поселения-корабля. И в духовном делании: нужны не ритуальные чиновники, а отцы великого сердца и премудрости, пребывающей на них Духом Всеблагим.
Как в народе чтут Богородицу
Сколько образов Божией Матери ходило в народе! Во время странствий по России любила я знакомиться с народом божиим. Что ни хатка, то предание о явлениях Богородицы. В уголке у божницы с лампадкой – образы Божией Матери являющейся: и с младенцем, и с хороводом младенцев. Много было художников народных, изображавших Богоматерь кто по преданию, а кто по личному свидетельству. Много добрых самородков-гениев. Всегда восхищалась таланту русского народа!
Заметила я уже в беседах подлинному духовнику старцу-чудотворцу Мираклию: ‘Богородица народная и внешности славянской, хотя Она – Матерь всех божиих людей независимо от национальности и происхождения. А для фарисеев Богородица не больше чем декоративное украшение в храме’. Редко среди священников можно встретить особо почитающего Божию Матерь. Оттого благодати на них никакой, сколько бы ни усердствовали в отправлении обрядов.
Поняла я после бегства из императорского двора, как в народе чтут Богородицу. Не делают различия между христианской, славянской, еще какой… Добрая Мать всечеловеческая. Непорочная Дева, зачинающая и рождающая от Духа Святого. Кого избирает – дает особую любовь и почитание девства, открывает тайну непорочного зачатия.
Во славу Доброго Отца, Сына,
Духа Всеблагого и Матери –
с небес сыплется белая пыльца
Непорочного Зачатия!
Девство, увы, запечатано для подавляющего большинства людей. Говорить о нем можно только с избранными. Сколько копий поломала я, ища наставить молодых девиц и юношей! Плечами пожимали, недоумевали. Лишь единицы, призванные свыше, слышали и следовали.
Непорочное зачатие: явление иного миропорядка
Обрядовую канцелярщину раздражало поклонение девству Божией Матери. А мы называли Ее Пресвятая Богородица Дева Мария. В этих именах заключена тайна: рождает богов и христов, оставаясь девой. Девственна точно! А чтобы особенно диву не даваться и не переводить в небылицу – понимали: иного миропорядка явление. Кто мы такие, чтобы узколобое разумение принимать за единственное?
Сколько случаев непорочного зачатия существует в природе. Сколько обитаемых миров, где непорочное зачатие – правило. Тысячи! Земля живится непорочным зачатием. Подумали бы об этом младшие мои братья.
Хорошо воплощение в человеческом роду. Но кому девство дается с трудом – тому полагается удел пчелки, собирающей мед в улей. Маленькое существо, но благое! Пчела – молитвенница. Улей – царство божие в миниатюре. Мед – символ бессмертия и нектар блаженный. Пожужжали бы в образе пчелки над благоуханными деревьями и цветами, а затем и в мир приходили добрыми божиими людьми.
У кого темное межинкарнационное прошлое, связанное с пресмыкающимися, тем особо трудно принять непорочное зачатие. Полагающий правилом порочное – обречен на тление. Едва ли что-либо светлое и вечное получится из его дел.
О высоком должно дерзать! Вера духовная отличается не набором догматических формул, которые вбивают в голову под страхом (‘боже упаси отступить от мертвородных законов’), а сводом подлинных уставов жизни на земле, коими руководствуются все благие творения.
Любимая дочь царя-самозванца
Родилась я такой грешницей, что и говорить не стоит. Лучше бы от простого мужика, чем от такого, как Петр I. Ни умом особым, ни совестью не отличался. Глаза навыкате, вечно пьяный. Дурной запах, ближе чем на два метра не приблизиться. Спесивая дурь в голове: завоевания, пытки, издевательства над пленными, придворные заговоры и интриги. Физически и духовно больное существо. Чем больше кичился подвигами, тем более ничтожен и трусоват был характером.
Самозванец ничего не боялся, в открытую говорил о своем происхождении, прибавляя: кто посмеет упомянуть правду, тому голова с плеч тотчас… Бояться-то его боялись, таились, но знали кто он. По-русски говорил плохо, едва ли не в каждой фразе выказывал презрение к русскому народу. Напившись, говорил: ‘Лучше плотничать на голландской судоверфи, чем торчать в стране, где каждая реформа наталкивается на сопротивление’.
Божьих людей гонят только получившие посвящения на черных мессах. Презирает правитель добрых людей – получил посвящение. Гонит тот, кого его собственные бесы гонят. Вместо того чтобы из себя их изгонять, проецирует на других. Инквизиторы были психически больные, одержимые злыми помыслами. Должно им было со злом сражаться, пребыв в истинной церкви добрых людей, ведущих брань со злом не на жизнь, а на смерть.
Петр именовал меня по-западному Лизбет и считал любимой дочерью. Единственной открывал сердце, что вызывало сострадание и ужас одновременно. С детства на грани отчаяния: от матери не услышишь доброго слова, а отец сливает грязные мысли, как в помойное ведро. Другому бы не доверил, а передо мной исповедуется, словно перед духовницей. Или уставится в окно и рассуждает о государственных делах, в которых я ничего не понимала.
Царица Небесная дала мне большое сердце, мне было бесконечно жаль моего несчастного отца. Обнимала его и плакала. Он тоже иногда всплакнет, а потом резко встанет и замышляет очередное злобное дело или военный поход с кровопролитием. Бесноватый, мать сделал бесноватой (дрожит перед ним) и меня такой хочет видеть.
Однажды уязвила его, спросив: ‘Если вы, царь-батюшка, ‘летучий голландец’, а не настоящий Петр, как же совесть вам позволяет царствовать на русском престоле? И где настоящий царь?’ – ‘Бог его знает! Не моего и не твоего ума дело, – отвечал, закатив глаза. – Для судеб российских это не имеет значения’.
Мать моя ветхая Марта Скавронская по естеству была ему достойная пара. Ничему путному научить меня не могла, избегали мы друг друга. Да и возглавив престол под именем Екатерины I, не отличалась особой любовью ко мне.
Особой любви между родителями не было, Марта была для Петра одна из… Не стеснялся кичиться похождениями, любовницами и фаворитами. Для этого человека не существовало ни праведного суда, ни истины. Властный самодур делал все, что придет в голову. Был водим, но не свыше, а темной оргиастической силой. Проживи он дольше, сгноил бы меня заживо.
При дворе всё-то мне было противно. Светские обычаи, балы, развратные разговоры, распутные связи отдавали смердением. Сколько кощунства! Самозванец устраивал шутовские богослужения: то изображает архиерея, то, напялив женскую юбку, пляшет матушкой-игуменьей. Неоднократно я говорила архиереям, что следует вразумить отца, запретить шутовские службы и пьяные оргии. Те лицемерно ссылались на апостола Павла: ‘Всякая власть от бога, нам остается смирение’.
‘Как вы можете терпеть беззаконие? – вскипала я, читая на их лицах откровенную ложь. – Как совесть позволяет вам видеть подобную мерзость и не восставать? Не бойтесь сказать императору правду. Он зауважает вас и не причинит зла. Потакая дурным нравам главы государства, вы развращаете двор и отечество. Какую память вы оставите в народе?’ Следствие усовещений – доклады Петру, что во дворце растет еретичка, сектантка, ‘опасный элемент’. Не стоит ли заняться ею тайной полиции?
Насмотрелась я придворных интриг. Готовы тайно всадить нож в сердце ближнему с лукавой улыбкой на лице. Окруженная слугами, готовыми сделать что угодно, чувствовала себя круглой сиротой. Искала мать и отца, кто заменит непонятных и чуждых духом родителей. Находились, по моей просьбе тайком приходили во дворец и беседовали. Милостью божией отец не догадывался. В походах, разборках и попойках ему было не до меня.
Пустота и ничтожество приводили в ужас. Неужели Россией правят пустозвонные, убогие люди, не имеющие сердца и ума, не любящие ее? Не потому ли несчастно наше отечество?
Ничему положительному не могла я научиться у Петра I. Хотя проявлял ко мне отеческую любовь, любовался и миловал, его образ жизни не вызывал у меня симпатии. Слишком много зла вокруг. А мысль, что я дочь афериста, незаконно занявшего престол, съедала меня. С детства хотела бежать со двора куда глаза глядят – уйти в монастырь, жить около старцев в полном послушании, посвятить себя богу и искуплению грехов. Монастыри посещала, паломничала в Троице-Сергиевскую лавру. Присматривалась, не надлежит ли принять образ монахини. Несколько раз в юном возрасте убегала. Находили и жестоко наказывали.
О том, чтобы открыть сердце духовнику, приставленному мне, не могло быть и речи. Отец требовал его в царский кабинет, и он тотчас выкладывал, что у меня на уме и языке. Однажды заикнулась о том, что хорошо бы побеседовать мне с великой монастырской старицей-наставницей. Отец гневно взглянул на меня, сжал губы и сказал: ‘Чтобы больше не слышал я от царевой наследницы подобного! Нам велено управлять Россией, а не чернецам. Ты не представляешь ничтожности этого сословия. Хамелеоны. Им бы сидеть у кормушки и грабить народ. Не обольщайся, не ищи у них ничего святого’.
Я не соглашалась. Пойду, бывало, заведу беседу с кухаркой Марфой Ильиничной. Она мне тайком – о Божией Матери. Столько в ней простоты, искренности, благодати. Я в своих покоях заливалась слезами: ‘Не хочу быть во дворце! Матенька Божия, уведи меня!’ Детство мое было хуже, чем в тюремном заключении.
Народное образование
Цензурированные сказания мало меня интересовали. Привлекала духовность русского народа. При императорском дворе о ней и слышать не слыхивали. А если и слышали, то разводили руками: зачем, что, к чему?
Образование я получила не придворное (сколько бы ни приставляли ко мне наставников по истории, географии и иностранным языкам), а народное. Прежде чем поучать народ, говорила я в первые годы странничества, должно поучаться у народа. Образование – взятие образов и глубочайших многовековых традиций у старцев, боянов, сказителей.
Сколько пророков, людей божиих, богатырей, героев, давидов, соломонов, артаксерксов ходило по земле российской! Чернецы их ненавидели. Два несовместимых мира. Один книжный, латинский и греческий, сулящий преимущества при дворе, власть жандармской нагайки, насилия и страха. Другой – добрый, народный, из глубин векового архетипа, передающийся из уст в уста. Духа народного исполнилась, сумму его восприняла, и назвал меня народ (не я себя) богородицей.
Много историй я слышала о явлениях Божией Матери! Могла часами, да что часами – сутками рассказывать истории о ее чудесах. Собирала множество добрых людей, но не задерживалась. Шла молва обо мне как об орловской богородице, из-за чего и в Орле-то не могла подолгу пребывать. Странствовала, скрываясь от властей и их агентов.
С детства мне претили насилие, страх, пытки, казни и слезы невинных. Как так, с именем Божиим связано самое высокое, что может быть на земле! Бог даровал нам жизнь. Перед ним держим ответ, сохранить бы совесть чистою. И столько беззакония среди религиозных законников! Понимала, что официальная церковь запродалась властям. Внешне различаются: у одних чин казначейский, губернский и пр., у других – религиозный, а духа одного.
Держалась от них подальше, чтобы не предъявлять счеты за беды российские, за гибель невинных миллионов. Начнешь предъявлять – остановиться не сможешь. А в темное прошлое погружаться не велено, само ответит за себя. Нам бы нести свет любви и добра человечеству: сердца закрыты, Матеньку нашу не призывают.
Без рождения от Нее, как бы ни стремился человек к совершенству, многого достичь не может. Богородица дарит свое начало, сердце, печати, гены, дыхание, взор… Вот оно – сокровище, ценней которого быть ничего не может! Царская сокровищница, по сравнению с которой царева казна – скудное убожество.
Богоматерь от меня не отходила, ни разу не подвела! Плакала я незадолго до бегства из дворца: ‘Как смогу понести крест, мне препорученный?’ Царица Небесная склонялась надо мной, целовала в лицо, прижимала к сердцу: ‘На Меня, детка, уповай. Не подведу. Вместе совершим нам определенное’.
С великой радостью покинула я императорский дворец морозной зимней ночью. Переодевшись в простые одежды с сопровождающей фрейлиной, проскользнула мимо ворот. Стража казалась усыпленной. Сама Царица Небесная шла впереди. Иначе обличились бы и плохо бы нам пришлось. В полумиле от дворца вздохнула с облегчением, как если бы вышла из тюрьмы: милостью божьей на свободе. Рассталась с подругой и пошла куда глаза глядят. Метель. Холод. Знобит. А в сердце тепло и радостно!
В первые годы странничества диву давалась, как ограниченны умом и знанием русские цари, живущие в роскошных дворцах среди подобострастных льстецов. Не знают народ! Не оттого ли массовые бунты, проливается невинная кровь?
Я скрывала происхождение от рода голландского самозванца. Только в престарелом возрасте решилась открыть, кто я и мой сын, непорочно рожденный Кондратий Селиванов (Петр III).
Не сбеги я в свое время, придушили бы меня придворные. Читая в моем сердце сомнения, говорили вскоре после коронации на престол: ‘Ты, матушка-государыня, помысла не принимай. Ты теперича царица, тебе власть дана судить да рядить, а не сомнениями ум осквернять’. Я же другого духа была, по правде жила. Царь для меня – радетель последней правды. Иначе какой он царь? Царь для меня – заступник за народ, а для того народ надо знать и любить. От лица народа действовать, а не от лица придворной знати!
Откуда сообщаются тебе тайны? Из Превечного Архетипического Иконостаса. Все великие человеколюбивые и боголюбивые души запечатляются в нем как в животворящей иконе и открываются в свой час. Премудрости открыто, что нужно, чтобы человечество узнало правду, несмотря на горы лжи в угоду властям и засилие перевертышей истории на противоположное. Не как угодно властям, а как угодно Госпоже и Владычице вашей, имеющей подлинную власть над душами! Власть милосердия, трезвения, материнской любви и доброго божьего суда!’